Ну, что собой представляла узкоколейная железная дорога конца 19 века Архангельск-Вологда можно прочитать у Николая Александровича Лейкина (1841-1906гг) в книге "По северу дикому" :
"...Поезд тронулся и стал прибавлять ход. Вначале мы сидели в купе не одни. Кроме меня и моего товарища по путешествию сидела молодая еще дама, блондинка, цвета льняной пряжи и пестро одетая в костюм, в котором преобладали белый и голубой цвета. Мы ее заметили еще на пароходе и почему-то приняли за англичанку. Каково же было наше удивление, когда она заговорила с нами на чистейшем русском языке.
- Я вас недолго буду стеснять, - сказала она. – Я еду только десять верст… до Исакогорки… До следующей станции. Затем вы останетесь одни.
- Если кто-либо не сядет на промежуточной станции, - откликнулся мой товарищ.
Она улыбнулась и проговорила:
- На этой дороге никто не садится на промежуточных станциях. Можете быть покойны.
- Вы хорошо знаете эту дорогу? – спросил я.
- Еще бы. Я на ней живу. Я живу на станции Исакогорки. Два раза проезжала по ней до Вологды. Два раза в неделю езжу в Архангельск за провизией.
- Ваш муж служащий на железной дороге?
- Нет. Он так… работает.
- По строительной части? – снова задал я вопрос, но дамочка промолчала.
Пройдя сажен двести, мы перебежали через мост небольшой речки.
- как эта речка называется? – спросил я. – Вы должны знать, если часто ездите.
- Молохновка. Я здесь все знаю, каждый кустик. Мы сейчас ехали по острову Глуховскому. Ведь вокзал строится на острове. Это остров на Двине. На нем есть несколько деревень.
Как только мы переехали мост, сейчас же и началась тундра с мелким лесом, с белым мохом. Кочки, кочки без конца. Вдали показалась деревушка.
- Однако, все-таки, и на таком болоте есть селение.
- Это последняя. А дальше никакой… - проговорила дамочка. – К Исакогорке лес начнется. В шести, семи верстах от станции к Двине есть монастырь и селения по реке. А дальше есть даже станция, которая так и называется – Тундра.
- Скучно, я думаю, на станции жить? – спросил я.
- Ужас! – пожала она плечами.
- В особенности, я думаю, зимой.
- Да и летом. От комаров и мошек спать невозможно. Устроен полог над кроватью, но и туда залетают. Вы знаете, здесь рабочие летом в сетках работают. Или обвяжет голову тряпками, оставит только глаза, так и работает. Некоторое спасение костры. Но надо, чтобы костер дымил, а огонь только привлекает комаров и мошек. Можжевельник жгут. Здесь можжевельнику повсюду много.
- Но зимой, все-таки, скучнее, - заметил я.
- До невозможности! – покрутила она головой. – Ведь поездов только два в день: из Вологды и из Архангельска. Зимой дневного света только часа полтора, два, и то только в ясный день. А то ночь, ночь без конца. К нам на станцию волки приходят. Приходят под окна и воют. У нас на станции мужчины бьют их из форточки. Я прожила одну зиму и, кажется, на вторую уж не останусь. Можно с ума сойти.
Дамочка сдержала слово и вышла на первой станции. Мы остались в купе одни.
Станционный домик, однако, был приглядный, веселенький, двухэтажный, окрашенный в желтую краску и был, как говорится, свеженький, с иголочки. В противоположность вокзалу в Архангельске, все станционные постройки были закончены. Невдалеке от станционного дома стояла бревенчатая, тоже рубленая, изба, очевидно, для станционных сторожей. Вокруг построек земля была утрамбована и даже посыпана желтым песком. Но тотчас за станцией и вправо и влево от нее начинался лес, дремучий лес.
Едем дальше. Я смотрю в окно и вижу, что направо и налево валяется срубленный лес. Гиганты ели и сосны лежат в беспорядке на земле около полотна дороги, обросли густой травой и гниют. Некоторые деревья свалены в бочаги, болотные лужи, поросшие хвощом, и уж покрылись мохом. Входит обер-кондуктор, и я обращаюсь к нему с вопросом, отчего повсюду столько срубленного леса гниет и даром пропадает.
- Не успели еще на дрова изрубить, - отвечает он. – Очень уж много дерев повалили, когда просеку для полотна делали. Форменные-то сосны на шпалы ушли, а вот ель лежит. Да когда-нибудь распилят и разрубят. Паровозы все съедят.
- К тому времени все сгниет, - замечает мой товарищ.
- Не сгниет-с. Что-нибудь останется. Очень уж много навалено. Рук не хватает.
- Поди, года два так лежит? – допытываемся мы.
- Больше-с. Года четыре, лет пять. Как начали дорогу вести, так и повалили.
Кондуктор простриг наши билеты и ушел.
Мы смотрим в окно на полотно дороги, вглядываемся и видим, что параллельно железнодорожному полотну тянется другая дорога из мелких бревен, засыпанных песком и землей, заложенных наваленным дерном. Она тянется уже десятка два верст.
- Что за дорога? – делает догадку мой товарищ по путешествию. – Неужели земская? Неужели та, по которой ездили до постройки железного пути?
- Не думаю, - отвечаю я. – На Архангельск из Вологды есть хорошее шоссе. Но все-таки это дорога и по ней кто-нибудь ездит. Воображаю, каково проехать по такой бревенчатой дороге верст двадцать в телеге! Всю душу вытрясет.
Впоследствии, разговорившись с купцом с белой фуражке, который вез с собой для своего продовольствия двадцать пять штук крутых яиц и бурак с отварной соленой треской и множество других яств, мы узнали от него, что бревенчатая дорога сооружена была железнодорожными строителями для подвоза гужом материалов, нужных для постройки железного пути. Купец оказался архангельским жителем, промышленником по части скупания беличьих шкурок и других мехов и хорошо знакомым с постройкой этой дороги.
- Белкой торгуем… ну, и другие шкуры… Выдра, песец… лисица… - отрекомендовал он свою профессию и при этом прибавил: - Хотя в наших местах хорошей лисицы нет. А что до железной дороги, то ведь это все на наших глазах строилось. Вы не поверите, что только тут было! Ведь дебри приходилось просекать, по непроходимым болотам шпалы прокладывать. Сделают насыпь, а е, смотришь, через неделю размыло. Да вот вы сейчас увидите, какое тут местоположение. К тундре подъезжаем. От одного воспарения из земли песок расплывается. Пешие-то рабочие вязли по колено в болте, так как же было на лошадях материалы-то подвозить? – рассказывал он. – Вот и выстроили эту бревенчатую дорогу. Ведь почти вплоть до Вологды она тянется. Положим, лесу здесь два гроша цена, вон его сколько вокруг гниет, но что стоило проложить, выровнять, землей засыпать – уму помраченье! Но вот теперь и железная дорога построена, а когда барыши будут? Видите, сколько ездит. Пустой поезд идет. Да ведь на пассажирах далеко не уедешь, нужно товары возить, а товаров нет. Товарные-то вагоны за нами тоже пустопорожние тянутся.
А поезд в это время, пройдя верст пятнадцать с нормальной скоростью пассажирского поезда, стал убавлять ход. Я выглянул в окошко. Лес кончился. Шла опять тундра, поросшая белым оленьим мохом. Кое-где стоял чахлый кустарник, блестели на солнце переполненные водой бочаги и болотные лужи. Поезд шел по высокой песчаной насыпи. Десятки рабочих, повязанных тряпицами, с заступами в руках, исправляли обсыпавшиеся места насыпи. Поезд совсем замедлил ход и еле двигался.
- Верст сто пятьдесят мы вот теперь так поедем, - говорил купец. – Припустим малость и опять шагом… припустим и опять. Место опасное… Нельзя шибко идти. Шпалы разъезжаются, насыпь размывается. Как сильные дожди – и готово, и чини. Да еще спасибо машинистам, что осторожно идут… шаг за шагом. А поспешишь – людей насмешишь. Долго ли до греха? Сейчас кувырком. Беда! Нет, я хвалю здешнюю дорогу за осторожность. Другие ругают, что тихо поезд идет, а я хвалю. Жизнь-то дороже поспешки.
Поезд совсем остановился. Раздался звонок. Перед окном вагона был веселенький станционный домик, и на нем вывеска гласила название станции – Тундра.
XXVI
Мы отъезжали от станции Тундра. Поезд еле двигался. Пассажиры рассуждали о том, сколько таким ходом поезд в час идет. Одни говорили, что пять-шесть верст в час, другие, что десять. Последнее было вероятнее. Был вечер. Солнце закатывалось красным шаром. Комаров к нам в вагон забрались целые тучи. Ни табачный дым, ни одеколон не спасали. Я и мой товарищ были изжалены до опухоли. Руки, лицо, шея покрывались ими. Укус приходился в укус, и все сплошь зудело. Мы уж перестали отмахиваться и покорились.
Пассажиры начали ужинать по своим купе. Ужинали настоящим манером, вплотную. У всех были пирожки или пироги. Англичане ехали даже со столовым ларцом. Вынули тарелки, ножи, вилки, ложки, приспособили чемоданы и расставили на них приборы. У них то и дело хлопали пробки. Дама, ехавшая с мальчиком, везла даже куриный рассольник в большом бураке. Купец разложился также со своей провизией и уничтожал ее, запивая квасом. Вынули и мы наши съестные запасы. Купе были отворены и, проходя по коридору вагона, все можно было видеть. Нигде в поездах мне не приходилось видеть такой патриархальности. Все было по-домашнему. Мужчины без всякой верхней одежды в одних жилетах, дамы без корсажей в белых кофточках. Так и в коридор из купе выходили и никто не претендовал. Сняли и мы наши пиджаки.
Поужинав, купец вышел в коридор и, похлопывая себя по чреву, стоял у открытого окна. Я подошел к нему. Он кивнул на расстилающийся перед нами белый мох тундры и произнес:
- А вот водицы здешней испить – живо лихорадка затреплет. Да и для чаю. Ближе Плесецкой нельзя для чаю кипятку брать… Желтая-прежелтая вода и прямо гнилью пахнет. Ну, а на Плесецкой станции уж река, речная вода.
Путь повсюду исправляли. То и дело около полотна дороги попадались сложенные тачки, лопаты.
То там, то сям виднелись шалаши и землянки для рабочих, утопающие в болоте. Кое-где горели костры. Видно было, что участок этот усердно исправляли и укрепляли. На откосы насыпей в некоторых местах набивали дерн клетками. Попадались груды каменьев, привезенных для укрепления насыпей. Купец опять кивнул на полотно и сказал:
- Укрепляй или не укрепляй, а в обход этот участок вести придется. Верст за сто отсюда крепкая лесистая местность есть, даже камень. А вот захотели инженеры из экономии, что ли, прямо полотно вести, как по линейке. «Выдержит, - говорят, - и тундра, если насып основательные». Вот тебе и выдержала! Зимой поезд бойко бежит и ничего, потому морозом сковано. А как растает, начнется весна – ну, и готова карета. Уж чего, чего тут не делали, чтобы укрепить – ничего не помогает. Весна, осень, пошли дожди – и готова карета. Иди черепашьим шагом. Тут по осени в некоторых особенно топких местах бревенчатые плоты погрузили и на них уж насыпь сделали и рельсы положили. Пришла весна, стала отходить земля и морозом снизу все бревна повыперло. Американская система это называется. Но не помогла и американская система. Должно быть Америка сама по себе, а Русь-матушка сама по себе. Ну-с, покойной ночи. Пора и ко сну. Пойти к себе в келью, да всхрапку задать, - закончил он и раскланялся со мной.
Ночью мы спали отлично. Не тревожили нас ни кондукторы, ни ревизоры осмотром билетов.
Когда мы на утро проснулись, поезд шел уже полным ходом. Направо и налево шли уж леса. Стояли громадные ели и сосны. Между елями попадалась пихта, лиственница… Около полотна дороги по-прежнему тянулась дорога из бревен, по-прежнему лежали в беспорядке трупы громадных срубленных деревьев и гнили. Дама с мальчиком уже проснулись, и она варила кофе в кофейнике на спиртовом тагане, поставленном на столике в купе. Стояла бутылка со сливками. С сетки висела связка баранок; мальчишка блажил и говорил:
- Мама, дай мне сладкого пирога! Сладкого пирога хочу!
Я прошелся по коридору. Купец сидел и уж ел крутые яйца.
- Доброго здоровья! – сказал он мне. – Как почивать изволили? С добрым утром. Тундру уж прошли и теперь все пойдет как по маслу, без тычка и без задоринки. Всего до Вологды от Архангельска 595 верст, а этот участок, что мы прошли, самый поганый, самый каторжный был. Теперь путь будет все лучше и лучше.
- Когда в Вологду приедем? – спросил я. – Не знаете?
- Завтра утречком. Я спрашивал сейчас у кондуктора. Я-то сойду, а вам-то в Вологде часа три стоять придется. Ну что ж, к Брызгалову в ресторан потрапезовать съездить можете. От станции десять минут езды.
- Если завтра утром, то это по расписанию, а я думал, из-за вчерашнего тихого хода опоздаем часов на пять. Ведь часов восемь черепашьим-то шагом двигались вчера, - сказал я.
- А это уже у них за обычай, что по тундре тихий ход, и в расписание вошло. Семужки с яичком не изволите ли скушать? – предложил мне купец.
Я поблагодарил и отказался.
Леса по обе стороны железной дороги шли все дремучее и дремучее. Жилья уж никакого не попадалось. Шалаши рабочих по дороге были полуразрушены и пустовали. Путь был, очевидно, исправен, и я нигде не заметил уж исправления его. Гиганты деревья по-прежнему лежали около железнодорожного полотна и гнили, но близ станций их уж начинали распиливать рабочие на дрова и дрова складывали в штабели.
- Вот если бы нашелся предприимчивый человек, скупил бы весь этот валяющийся лес, распилил на дрова и двинул бы в Петербург, - сказал мой товарищ по путешествию. – Сразу бы можно было достичь в Петербурге понижение цен на дрова. Ведь здесь, что мы видели, до полумиллиона сажен можно напилить. Железная дорога, наверное, уступила бы весь этот лес за бесценок.
Купец улыбнулся и сказал:
- За морем телушка полушка, да провоз дорог. До Волги по железной дороге довезете, а там что? В Ярославле моста нет. Придется перегружать на барки. А во что это влезет!
После полудня к нам в купе заглянул кондуктор и произнес:
- Станция Няндома. Сорок минут стоим. Здесь буфет есть, и можете даже горяченького похлебать. Чайку заварить можно. Вода хорошая.
Все станции на Вологодско-Архангельской дороге по одному типу. Все бревенчатые, все окрашенные в светло-желтый цвет, имеют веселый вид. Около станции разбиваются садики. Мы вышли на станцию Няндома. В буфетной обедало пять-шесть пассажиров. Из кушаний предлагалось только три: борщ, суп картофельный и битки. Каждая порция супа стоила по 30 копеек. Горячего не ели мы уж сутки, а потому присели к столу и спросили борщу. Борщ был прескверный, очевидно, разогревающийся уже три дня перед приходом поезда. Служит у стола сам буфетчик и оборванный грязный мальчик. В буфете были лимоны и шоколад в плитках, но не было сыру и ветчины, не было молока. Стояли три бутылки разноцветной водки, и на тарелке помещались закупоренная жестянка с сардинками и кусок толстой московской колбасы, в просторечии именуемой музыкантской.
Англичане забрали с собой весь имевшийся в буфете запас пива, и мы тронулись дальше....."
